не те люди
часть первая, не редактированная.
"Люди, рожденные на стыке веков, не бывают счастливыми"
Лерой никогда не верил в приметы, но некоторые настолько легко и незаметно проползали в жизнь, и доказывали свою правдивость, что оставалось только отмахиваться и вздыхать. «Начало двадцатого века, ах, романтика!» - подумаете вы. И будете правы, если не вспоминать о двух войнах мирового масштаба пришедшихся на этот период, голоде, разрухе, и множестве болезней, при минимуме медицины.
Лерой был четвертым ребенком в семье, до него уже было двое братьев и сестра. Но с учетом, что второй брат скончался ребенком... Думаю, вам известно, что такое сравнение с идеализированным человеком, который к тому же скончался. Лер всегда рос в тени старшего брата, он не был наследником, с него не требовали хороших оценок. Единственное, что он должен был - это не уронить честь семьи. Куда не уронить, что не уронить... Маленький Лер очень смутно представлял, что такое "честь семьи" и старался всегда ходить по дому очень аккуратно, чтобы ничего не уронить. Многочисленные родственники часто наведывались в гости, не обходя своим вниманием "рыженькое солнышко". В отличие, от своей чопорной английской семьи, Лерой выглядел как истинный шотландец. Рыжие, почти апельсинового оттенка вьющиеся волосы, выделяли его среди сверстников. Мать кривила губы, и говорила про истоки семьи, отец после пятой чарки эля говорил другое - "Принесла в подоле, дура". Взрослых родственников умиляли его кудряшки, Лера часто сажали на колени, гладили по голове и называли "милой девочкой". Однажды дед сказал, что, таких, как он сотни, а вот если внешность будет беречь, толк может и выйдет.
Как много глупых слов мы слышим за свою жизнь? Вряд ли кто-то запоминает подобные "советы" в детстве. Но тут звезды наверху сошлись в одном известном только им порядке, и этим же вечером на 4-х летнего мальчика напал здоровый уличный пес. Пасть зверя сомкнулась прямо на коленке, и чуть не перекусила кость... Взбесившуюся животину убили дубинкой прямо на глазах у Лероя. Врачи боялись, что начнется заражение крови или гангрена, и придется отнимать ногу по бедро, но все же молодой организм победил. Теперь о том ужасном случае напоминает только маленький шрам под коленом, и какая-то маниакальная зацикленность на собственной внешности и боязнь шрамов.
Дед умер, когда Лерою исполнилось 8 лет. Отец был крайне раздосадован, если не сказать сильнее, что наследство, на которое все так рассчитывали, досталось его сестре, женщине! Привычка пропустить кружечку вечерком со временем переросла в неудержимое пьянство. Быть главой семьи этот мужчина больше не мог. Старший сын взял заботу о семье на свои плечи. Жизнь стала налаживаться. Главное, чтобы старший брат вовремя успел перехватить занесённую руку отца. Детство кончилось.
Отрочество было... обычным? Насколько может быть обычным отношение к бледному худому рыжему мальчишке в предместьях Лондона, длинноволосым и в отличие от остальных детей, всегда чистым и аккуратным. Нет, его не любили, его задирали, и всячески пытались подколоть. Лерой все больше закрывался и отвыкал улыбаться, теперь его уже никто из родственников не звал солнышком, да и не осталось той большой и дружной семьи. Он не был любимчиком среди учителей, но и травить лишний раз его не позволяли. Обычная школа, обычный дом, в котором не было выпивохи отца - он умер, когда Леру исполнилось 12. Брат сквозь зубы звал рыжего "белоручкой", но на этом все и заканчивалось. Врач из города, к которому обратились, когда местные только руками разводили, сказал, что ребенок просто пережил сильный стресс, это пройдет, надо просто помягче к нему относиться. С тех пор раз в месяц Лероя возили в Лондон, показывали врачу, давали пить горькие микстуры и на этом лечение заканчивалось. "Стресс? Что такое этот стресс? Мальчишка еще даже не жил, подумаешь, на улице парни отлупили, тоже мне дело!" - так говорил брат, ему поддакивала мать...
Отрочество началось с тихих шепотков, и повязанных ниже обычного платков. Никто не говорил ничего конкретного, но все чувствовали. А еще эти беспорядки, в город было опасно выезжать. Так что однажды на семейном совете было принято решение, что Лерой в лечении больше не нуждается, приступов больше не было, а рисковать даже раз в два месяца ради галочки в бумажке никто не хотел.
В их предместье было относительно тихо, здесь всегда жили англичане до мозга костей, поэтому улицы в пять всегда вымирали. Их городок погромы обошли стороной
Война вошла в жизни людей резко, пробирая до дрожи. Такое развитие сюжета было предсказуемо, и даже ожидаемо, но все равно подготовиться не удалось. Людей лихорадило. Первой реакцией было забиться в подвалы и просто ждать, это потом уже молодые да горячие, движимые противоречиями, сами стали вызываться на фронт, а сперва был только ужас, заставляющий прятаться.
Лерой в противовес войны не боялся, не говорил о войне, и более того – не особо-то в нее и верил. Война – это что-то далекое, что точно не должно коснуться тебя. Сводки в газетах, прогоняемая техника через их городок, несколько самолетов с ужасным ревом пронеслось над крышами домов и все, это и есть война?
Лер старался подольше засиживаться в конторе над скучными отчетами, тогда на его долю перепадало чуть меньше патриотических речей матушки, и уничтожительных от брата. Да, не соответствует, да, не проникся, и не бежит сломя голову во имя Короны класть голову на какие-то мифические баррикады, ну что уж теперь? Юноша со вздохом закрыл книгу – на сегодня все сделано – и, забывшись, почесал левую руку, книжная пыль въедалась быстро, а еще вечерние «полоскания» спокойствия не прибавляли.
И как итог пришлось закатывать рукав, и идти за аптечкой, язвы открывались быстро – только тронь. Добрый доктор давно исчез из жизни Лероя, но он все еще с теплотой вспоминал его заботу, и главное, уроки, как правильно накладывать повязки.
А вот теперь и правда пора возвращаться, выволочки еще и за шатание неизвестно где не хотелось.
Разве мог кто-то из соседей ожидать, что этот глупый, наивный, как принято говорить в воспитанном обществе, юноша, которого и пальцем-то забить можно, через неделю добровольцем уйдет на фронт?
Ему было 19, он знал, чем приклад отличается от штыка, но не более. Он сам обрезал волосы кухонным ножом, порезав еще и собственные пальцы. Ему пришлось врать, что дом сгорел, и он сам едва оттуда выбрался, чтобы хоть как-то объяснить язвы на теле. Ему поверили, а может слишком нужны были люди… Лерою едва исполнилось 19 – уже совсем взрослый мужчина, но чувствовал он себя обманутым ребенком, потому что одно дело разговоры на кухне, что от тебя ждут другого, и ты не оправдываешь ожиданий, и совсем другое – изгнание из семьи, потому что ты не_. Ему было 19, он шел на войну, чтобы умереть от первой же вражеской пули, хотя и своя подойдет. Он шел в настоящий ад, чтобы избежать ада в душе, шел, потому что был слишком малодушен, чтобы пустить пулю в висок самому. Шел, потому что все еще не верил в войну, и где-то очень глубоко в душе мечтал прославиться и вернуться домой героем. Лерой в свои 19 был слабоумным романтиком и он шел на фронт, чтобы… хотя зачем он это сделал не знал и сам.
Взрослая жизнь началась с нескольких ударов от «старших». Городского мальчика, не знающего военного уклада, решили учить силой. Обидно и больно было до слез, не в фигуральном, а в самом прямом смысле слова. Лер сидел за одной из дальних палаток и размазывал слезы по щекам. Как оказалось, на войне тоже были свои правила, и тоже надо было соответствовать. Хотелось взять и уйти домой, там плохо, но мать вскоре наверняка бы простила в очередной раз. Но раньше простое «вернуться домой», теперь превратилось в страшное «дезертировать». Поэтому Лер только комкал грязную тряпицу в руках, и старался в очередной раз не разодрать кожу на руках.
Новобранцев муштровали не ходить строем и держать правильно оружие, а стрелять и бегать по пересеченной местности. Лерой старался делать как все, и, главное, молчать. Соответствовать здесь он научился быстро, хотя не достаточно – ребра все еще ныли при пробежках. Молчать ему давалось тяжело, но заставить двигаться ноющее после побоев тело – было еще тяжелее. Бегать приходилось и раньше, да и прятаться тоже, разбирать-смазывать-собирать – вводило в какое-то подобие транса, и тоже давалось легко, а вот стрелять… Нет, в мишень он попадал, ну как в мишень: иногда в сам щит, иногда в опору, бывало, что и в кружочки нарисованные прилетало, но не от того, что целился лучше, а явно ветер куда-то не туда дул. Спустя два месяца научившись отличать своих от чужих чуть ли не по блеску пуговицы со ста метров, новобранцев отправили на фронт. Теперь подготовка вспоминалась практически с благодарностью. По крайней мере, спать стоя, сидя и даже под взрывы – удавалось на ура. Война накрывала волной за волной, накатывала, захлестывала. Теперь только один из выстрелов не попадал в цель. Умереть самому – было легко, а вот подставить того, кто стоял рядом – было нельзя.
Лерой искренне удивился, когда его отправили на передовую. Внезапно, но вот же. Дни снова потянулись рутиной, даже в войне она есть. Риордан гонял взашей, говорили, что в других отрядах даже отпуск был, но не у них. Зато и дожили почти все, не то, что у других. На Риорадне не было другой защиты, кроме сюртука. Кто-то поговаривал, что он бессмертен, кто-то – что просто псих. Он был первым, кто объяснил Лерою смысл насечек на стволе, и долго недоумевал, как, не зная таких основ, он вообще куда-то попадал. Война шла своим чередом. Шепоток, что конец скоро теперь гремел, словно лавина. До конца оставались уже недели, если не дни.
Так бывает, когда думаешь, что победа уже в руках, и перестаешь прислушиваться к каждому шороху… так бывает. Артур упал первым. Риордан заорал, и не глядя перешагнул тело, продолжил отдавать команды. Лерой отстреливался не глядя, все равно в этом тумане не видно дальше руки, взгляд каждый раз возвращался к расплывающемуся красному на расстегнутой рубахе Артура. Лер не знал, кто был вторым, кто третьим, он просто смотрел на зажимающего бок Риордана, командующего отход, и думал, что это глупо не дожить до победы нескольких дней. Его задело осколками на излете, ноги отказали сразу, и не от ужасной боли, хотя и ее хватало, просто он перестал их чувствовать. Закончилось все так же резко, как и началось. Только трое целых из пятнадцати человек, еще Лер, который про себя считал секунды, и думал, что выдувать мыльные пузыри гораздо приятнее кровавых, и Риордан, с рваным боком.
***
Лерой нервно сжал руку в кулак, выдирая последние страницы из блокнота. Глупо было верить, что изложение жизни и проблем на бумаге поможет во всем разобраться, но психоаналитик твердил, что это хорошая, и главное проверенная практика.
Как можно отстранено изложить историю своего детства, когда половину не помнишь, а за вторую стыдно даже сейчас до алеющих щек, за детскую наивность суждений и глупые решения? Описать, как заходилось сердце от взрывов, как научился спать в окопах, но даже во сне вздрагивал? Да, рутина, но рутина страшная. А как как изложить на бумаге мысли о Риордане? Какими словами? "Первая влюбленность"? "Единственный неизменный постулат"? Врач упорно твердил, что главное говорить о семье, но этих людей Лерой почти не помнил. После войны мать явно дала понять, что не хочет иметь ничего общего с солдатом, поэтому Лер решил, что лучше быть безродным офицером, чем оказаться ободранным до нитки родными.
Все же стоило вернуться к Риордану. Рассказать хотя бы немного о первой встрече, как сердце буквально провалилось в пятки, и лоб под фуражкой покрылся испариной. Казалось, Риордан воплотил в себе идеальный пример солдата армии Его Величества, словно только что сошел с агиток. Гордый разворот плеч, высоко поднятая голова, золотые кудри и завораживающий взгляд темных глаз. Хорошо, что в строю можно не думать, главное стой по стойке смирно и никто ничего не заподозрит. У Риордана был сильный, чуть хрипловатый голос. Лер часто заслушивался звуком, почти пропуская суть приказов мимо ушей. Вообще, удивительно, что в первую же неделю на передовой шальная пуля все-таки не снесла голову Лерою: слишком уж рассеянным был, оставалось только верить в поговорку, что в рубашке родился. Меньше всего вспоминать хотелось именно последнюю засаду, тогда обязательно начинало ныть в грудине, хотя ни одного осколка там уже не осталось... Но раз нужно, значит нужно. Доктору ведь лучше знать.
Их тогда на ногах осталось четверо. Ни о какой прицельной стрельбе с дыркой в легком говорить не приходилось, но отстреливаться в молоко, мешая противнику - еще можно было. Ситуация казалась безысходной, еще пара минут, и их бы просто по земле раскатали. Тогда-то Риордан себя и показал: Высший вампир против людей, даже если последних больше, все равно шансы явно неравны, и не в численности дело. Свои же потом едва не пристрелили от страха. Но командир быстро раздал всем оплеух, и устроил филиал лазарета. Лерой хорошо помнил ту легкость, окутавшую его от осознания, что все же таких идеальных людей не бывает. Хотя кто-то пытался убедить его, что это все от потери крови, не более. Риордан говорил что-то важное, нужное, но вспомнить слова так и не удалось. Почему высший решил отдать свое посмертие простому человеку, с которым был едва знаком, Лер так и не понял. Утро следующего дня встречали уже втроем: тело Риордана закопали под осиной, не из-за суеверий, а потому что это было самое красивое и мощное дерево в округе. О произошедшем между собой не говорили, только несколько раз молча поднимали бокалы в память.
Конец войны Лер встретил в офицерском звании, но в глубоком запасе. Что было несколько удивительно, учитывая почти профессиональные навыки бойца, которые привила ему война. И пусть в обращении с холодным оружием успехов Лер так и не достиг, но в остальном мог похвастаться поистине удивительными достиженимия. Конечно, в контактном бою рассчитывать приходилось на удачу и вампирские силы… В итоге, чем противник дальше, тем увереннее чувствовал себя Лер.
Клан Риордана оказался... своеобразным. Обладающие способностью влиять на чувства людей, многие из них вели себя как настоящие суккубы. После крайне холодного приема в семье, Лер надеялся, что клан встретит его радушнее, но все оказалось пустым.
Семье был нужен уважаемый член общества, усеянный медалями военный, который вскоре женится и остепенится. Медалей у рыжего хватало, остепенится - было почти мечтой, но жена и прогулки в поисках донора сочетались плохо…
А клану нужен был уверенный лидер Риордан, а никак не только пытающийся разобраться со своими новыми способностями желторотый юнец. В итоге, ветеран войны, все еще юный мальчишка, нашел свое место на складах. Там и добывать пропитание своей ночной сущности удавалось, и находить работу на день. А потом среди серых будней появился Ивен. Он совсем не уважительно заявил, что это их территория, и чужакам здесь не рады. А после того как почти неделю Ивен, словно кот, гонял Лероя по всем складам как мышь, предложил ему присоединиться к Стражам. Главным условием было взять под контроль жажду.
Тогда это казалось насмешкой: тот показал в горящем доме выход, но он оказался заколочен. Да, про Стражей говорили, что они и вовсе могут обходиться без крови, но то Стражи, а Лерой был обычным инкубом. Можно конечно кровь не пить, но вести себя как проститутка - было ниже его достоинства. К тому же, если пытаться сдержаться, то выползала и нервная дрожь рук, с дергающимся уголком рта, и возвращался острый зуд запястий, забытый за время войны. Чем реже Лерой пил кровь, тем больше утрачивал связь с действительностью.
Хотя, когда Ивен притащил (по-другому не скажешь) его в клан, то Лер понял - крыша давно уехала, дело не в том, пьет он или не пьет кровь... В кабинете местного лекаря сидел тот самый доктор, который в детстве рассказывал о необходимости покоя и прочая, прочая... Август был спокоен, как и раньше, и вел себя так, словно впервые видел стоящего перед ним. А Лерою нестерпимо, как раньше, хотелось подлезть под руку, получить вкусную конфету и ни о чем не думать. Август тогда помог - подборка зелий позволяла не испытывать жажду месяцами. Лерой получил неожиданную свободу, место работы в архиве, сильный клан за спиной и никаких требований от исполняющего обязанности главы клана. Ивен только усмехался, слушая очередное предложение и говорил, что всему свое время. "Ты должен быть верен крови, которая делает нас сильнее. Пусть она не течет в твоих жилах, но ты почувствуешь ее зов. Придет время, и ты присягнешь истинному Главе, мне же достаточно твоего слова, и работы в архиве."
Это были самые беззаботные дни. А потом Совет подписал приказ на уничтожение Ивена. Этот низший вампир, по их словам, позорил весь вампирский род, по факту же клан стал слишком влиятельным, и Совету Стражи стояли как кость поперек горла. Никого, кто мог бы встать на защиту не было, и Ивена, загнав как зайца, сожгли в кастеле в Люксембурге. Во главе Стражей стало пять Лордов, а Лероя едва не изгнали, но на его сторону внезапно встал Август. Лера оставили в архиве, хоть он и не раз слышал, что столь бесполезное "приобретение" мог сделать только столь же бесполезный "глава". Почему Ивен нигде не оставил заметок о боевом прошлом Лероя - он не говорил. Но это было даже на руку последнему - хотелось покоя. и оставить войну в прошлом. да, Лерой был Высшим вампиром, но убийцей быть больше не хотел, чем дальше смерть, тем лучше.
Август тогда был единственным, кто поддерживал, кто знал обо всем, и с кем не нужно было прикидываться. Он был немногословным, сдержанным, но с ним было уютно, плюс принадлежность клану давала о себе знать. Кто-то нужен был рядом, и тогда Август казался самым логичным выбором. Это гораздо позже стало понятно, что зелье сдерживает жажду, но никак не инстинкты, разбуженные кровью, а спокойный лекарь просто дьявольски ревнив. Потом были интрижки за спиной, ссоры после которых чуть ли не гипс приходилось накладывать, и как итог закономерный, но неожиданный для Лероя, ритуал - он привязал двоих друг к другу, не позволяя даже думать об измене. Август снова был спокоен и добр, а Лер, после трех дней под капельницей, перестал понимать где его желания, а где магия ритуала.
Сейчас, пытаясь вспомнить то время, в голове была гулкая пустота. Одинаковая вереница дней "из-под воды", когда ты всего лишь сторонний наблюдатель собственной жизни. Единственным просветом стал Брут. Ивен оказался как всегда прав - когда пришло время кровь сыграла свою роль. После приказа на уничтожение Ричарда, Брут бросил вызов Лордам, и прикрыть его спину казалось единственно правильным. Тот был назван законным наследником Цезариона, уже после бойни в клане, и Совету пришлось снять все обвинения и признать Брута официально. Тогда будто началось пробуждение. Лерой снова стал ощущать себя личностью, теперь он мог сказать "нет" Августу. С одной стороны, это делало счастливым, с другой - снова вернулась жажда и совсем не крови.
Август сутками пропадал в лаборатории, Лерой пытался восстановить немногие оставшиеся связи клана, а дома его всегда встречал топот Икары. Принял решение оставить жизнь этому созданию Август, но очень быстро все заботы по воспитанию легли на плечи Лера. Он был не против: Икара была для него не существом из пробирки, богомерзким созданием, а просто забитым ребенком. Да, она рычала как зверь, и могла броситься, но всегда улыбалась, когда ей приносили новое пирожное, или вечерами внимательно слушала сказки. У них были абсолютно разные судьбы, но Лерой все равно чувствовал с ней сходство. Поэтому когда Совет только заикнулся об умерщвлении низшего оборотня - послал их с превеликим удовольствием. Икара была не оборотнем и не вампиром. Вряд ли великие мира прошлого стремящиеся к слиянию двух рас представляли, что дитя сего союза навсегда останется ребенком, и хоть и обладало большей силой и регенерацией, уступало обоим прародителям. Икара была разумной, просто не считала нужным говорить с тем, кто не нравится, если его можно просто обшипеть и уйти. Август провел не один опыт, но в итоге все же смог заставить организм ребенка подстраиваться под его возраст, гораздо медленнее чем сверстники, но все же. Теперь Икара взрослела, крайне медленно, но взрослела.
Чем сильнее становились стражи и Брут, тем больше отдалялся Август.
"Люди, рожденные на стыке веков, не бывают счастливыми"
Лерой никогда не верил в приметы, но некоторые настолько легко и незаметно проползали в жизнь, и доказывали свою правдивость, что оставалось только отмахиваться и вздыхать. «Начало двадцатого века, ах, романтика!» - подумаете вы. И будете правы, если не вспоминать о двух войнах мирового масштаба пришедшихся на этот период, голоде, разрухе, и множестве болезней, при минимуме медицины.
Лерой был четвертым ребенком в семье, до него уже было двое братьев и сестра. Но с учетом, что второй брат скончался ребенком... Думаю, вам известно, что такое сравнение с идеализированным человеком, который к тому же скончался. Лер всегда рос в тени старшего брата, он не был наследником, с него не требовали хороших оценок. Единственное, что он должен был - это не уронить честь семьи. Куда не уронить, что не уронить... Маленький Лер очень смутно представлял, что такое "честь семьи" и старался всегда ходить по дому очень аккуратно, чтобы ничего не уронить. Многочисленные родственники часто наведывались в гости, не обходя своим вниманием "рыженькое солнышко". В отличие, от своей чопорной английской семьи, Лерой выглядел как истинный шотландец. Рыжие, почти апельсинового оттенка вьющиеся волосы, выделяли его среди сверстников. Мать кривила губы, и говорила про истоки семьи, отец после пятой чарки эля говорил другое - "Принесла в подоле, дура". Взрослых родственников умиляли его кудряшки, Лера часто сажали на колени, гладили по голове и называли "милой девочкой". Однажды дед сказал, что, таких, как он сотни, а вот если внешность будет беречь, толк может и выйдет.
Как много глупых слов мы слышим за свою жизнь? Вряд ли кто-то запоминает подобные "советы" в детстве. Но тут звезды наверху сошлись в одном известном только им порядке, и этим же вечером на 4-х летнего мальчика напал здоровый уличный пес. Пасть зверя сомкнулась прямо на коленке, и чуть не перекусила кость... Взбесившуюся животину убили дубинкой прямо на глазах у Лероя. Врачи боялись, что начнется заражение крови или гангрена, и придется отнимать ногу по бедро, но все же молодой организм победил. Теперь о том ужасном случае напоминает только маленький шрам под коленом, и какая-то маниакальная зацикленность на собственной внешности и боязнь шрамов.
Дед умер, когда Лерою исполнилось 8 лет. Отец был крайне раздосадован, если не сказать сильнее, что наследство, на которое все так рассчитывали, досталось его сестре, женщине! Привычка пропустить кружечку вечерком со временем переросла в неудержимое пьянство. Быть главой семьи этот мужчина больше не мог. Старший сын взял заботу о семье на свои плечи. Жизнь стала налаживаться. Главное, чтобы старший брат вовремя успел перехватить занесённую руку отца. Детство кончилось.
Отрочество было... обычным? Насколько может быть обычным отношение к бледному худому рыжему мальчишке в предместьях Лондона, длинноволосым и в отличие от остальных детей, всегда чистым и аккуратным. Нет, его не любили, его задирали, и всячески пытались подколоть. Лерой все больше закрывался и отвыкал улыбаться, теперь его уже никто из родственников не звал солнышком, да и не осталось той большой и дружной семьи. Он не был любимчиком среди учителей, но и травить лишний раз его не позволяли. Обычная школа, обычный дом, в котором не было выпивохи отца - он умер, когда Леру исполнилось 12. Брат сквозь зубы звал рыжего "белоручкой", но на этом все и заканчивалось. Врач из города, к которому обратились, когда местные только руками разводили, сказал, что ребенок просто пережил сильный стресс, это пройдет, надо просто помягче к нему относиться. С тех пор раз в месяц Лероя возили в Лондон, показывали врачу, давали пить горькие микстуры и на этом лечение заканчивалось. "Стресс? Что такое этот стресс? Мальчишка еще даже не жил, подумаешь, на улице парни отлупили, тоже мне дело!" - так говорил брат, ему поддакивала мать...
Отрочество началось с тихих шепотков, и повязанных ниже обычного платков. Никто не говорил ничего конкретного, но все чувствовали. А еще эти беспорядки, в город было опасно выезжать. Так что однажды на семейном совете было принято решение, что Лерой в лечении больше не нуждается, приступов больше не было, а рисковать даже раз в два месяца ради галочки в бумажке никто не хотел.
В их предместье было относительно тихо, здесь всегда жили англичане до мозга костей, поэтому улицы в пять всегда вымирали. Их городок погромы обошли стороной
Война вошла в жизни людей резко, пробирая до дрожи. Такое развитие сюжета было предсказуемо, и даже ожидаемо, но все равно подготовиться не удалось. Людей лихорадило. Первой реакцией было забиться в подвалы и просто ждать, это потом уже молодые да горячие, движимые противоречиями, сами стали вызываться на фронт, а сперва был только ужас, заставляющий прятаться.
Лерой в противовес войны не боялся, не говорил о войне, и более того – не особо-то в нее и верил. Война – это что-то далекое, что точно не должно коснуться тебя. Сводки в газетах, прогоняемая техника через их городок, несколько самолетов с ужасным ревом пронеслось над крышами домов и все, это и есть война?
Лер старался подольше засиживаться в конторе над скучными отчетами, тогда на его долю перепадало чуть меньше патриотических речей матушки, и уничтожительных от брата. Да, не соответствует, да, не проникся, и не бежит сломя голову во имя Короны класть голову на какие-то мифические баррикады, ну что уж теперь? Юноша со вздохом закрыл книгу – на сегодня все сделано – и, забывшись, почесал левую руку, книжная пыль въедалась быстро, а еще вечерние «полоскания» спокойствия не прибавляли.
И как итог пришлось закатывать рукав, и идти за аптечкой, язвы открывались быстро – только тронь. Добрый доктор давно исчез из жизни Лероя, но он все еще с теплотой вспоминал его заботу, и главное, уроки, как правильно накладывать повязки.
А вот теперь и правда пора возвращаться, выволочки еще и за шатание неизвестно где не хотелось.
Разве мог кто-то из соседей ожидать, что этот глупый, наивный, как принято говорить в воспитанном обществе, юноша, которого и пальцем-то забить можно, через неделю добровольцем уйдет на фронт?
Ему было 19, он знал, чем приклад отличается от штыка, но не более. Он сам обрезал волосы кухонным ножом, порезав еще и собственные пальцы. Ему пришлось врать, что дом сгорел, и он сам едва оттуда выбрался, чтобы хоть как-то объяснить язвы на теле. Ему поверили, а может слишком нужны были люди… Лерою едва исполнилось 19 – уже совсем взрослый мужчина, но чувствовал он себя обманутым ребенком, потому что одно дело разговоры на кухне, что от тебя ждут другого, и ты не оправдываешь ожиданий, и совсем другое – изгнание из семьи, потому что ты не_. Ему было 19, он шел на войну, чтобы умереть от первой же вражеской пули, хотя и своя подойдет. Он шел в настоящий ад, чтобы избежать ада в душе, шел, потому что был слишком малодушен, чтобы пустить пулю в висок самому. Шел, потому что все еще не верил в войну, и где-то очень глубоко в душе мечтал прославиться и вернуться домой героем. Лерой в свои 19 был слабоумным романтиком и он шел на фронт, чтобы… хотя зачем он это сделал не знал и сам.
Взрослая жизнь началась с нескольких ударов от «старших». Городского мальчика, не знающего военного уклада, решили учить силой. Обидно и больно было до слез, не в фигуральном, а в самом прямом смысле слова. Лер сидел за одной из дальних палаток и размазывал слезы по щекам. Как оказалось, на войне тоже были свои правила, и тоже надо было соответствовать. Хотелось взять и уйти домой, там плохо, но мать вскоре наверняка бы простила в очередной раз. Но раньше простое «вернуться домой», теперь превратилось в страшное «дезертировать». Поэтому Лер только комкал грязную тряпицу в руках, и старался в очередной раз не разодрать кожу на руках.
Новобранцев муштровали не ходить строем и держать правильно оружие, а стрелять и бегать по пересеченной местности. Лерой старался делать как все, и, главное, молчать. Соответствовать здесь он научился быстро, хотя не достаточно – ребра все еще ныли при пробежках. Молчать ему давалось тяжело, но заставить двигаться ноющее после побоев тело – было еще тяжелее. Бегать приходилось и раньше, да и прятаться тоже, разбирать-смазывать-собирать – вводило в какое-то подобие транса, и тоже давалось легко, а вот стрелять… Нет, в мишень он попадал, ну как в мишень: иногда в сам щит, иногда в опору, бывало, что и в кружочки нарисованные прилетало, но не от того, что целился лучше, а явно ветер куда-то не туда дул. Спустя два месяца научившись отличать своих от чужих чуть ли не по блеску пуговицы со ста метров, новобранцев отправили на фронт. Теперь подготовка вспоминалась практически с благодарностью. По крайней мере, спать стоя, сидя и даже под взрывы – удавалось на ура. Война накрывала волной за волной, накатывала, захлестывала. Теперь только один из выстрелов не попадал в цель. Умереть самому – было легко, а вот подставить того, кто стоял рядом – было нельзя.
Лерой искренне удивился, когда его отправили на передовую. Внезапно, но вот же. Дни снова потянулись рутиной, даже в войне она есть. Риордан гонял взашей, говорили, что в других отрядах даже отпуск был, но не у них. Зато и дожили почти все, не то, что у других. На Риорадне не было другой защиты, кроме сюртука. Кто-то поговаривал, что он бессмертен, кто-то – что просто псих. Он был первым, кто объяснил Лерою смысл насечек на стволе, и долго недоумевал, как, не зная таких основ, он вообще куда-то попадал. Война шла своим чередом. Шепоток, что конец скоро теперь гремел, словно лавина. До конца оставались уже недели, если не дни.
Так бывает, когда думаешь, что победа уже в руках, и перестаешь прислушиваться к каждому шороху… так бывает. Артур упал первым. Риордан заорал, и не глядя перешагнул тело, продолжил отдавать команды. Лерой отстреливался не глядя, все равно в этом тумане не видно дальше руки, взгляд каждый раз возвращался к расплывающемуся красному на расстегнутой рубахе Артура. Лер не знал, кто был вторым, кто третьим, он просто смотрел на зажимающего бок Риордана, командующего отход, и думал, что это глупо не дожить до победы нескольких дней. Его задело осколками на излете, ноги отказали сразу, и не от ужасной боли, хотя и ее хватало, просто он перестал их чувствовать. Закончилось все так же резко, как и началось. Только трое целых из пятнадцати человек, еще Лер, который про себя считал секунды, и думал, что выдувать мыльные пузыри гораздо приятнее кровавых, и Риордан, с рваным боком.
***
Лерой нервно сжал руку в кулак, выдирая последние страницы из блокнота. Глупо было верить, что изложение жизни и проблем на бумаге поможет во всем разобраться, но психоаналитик твердил, что это хорошая, и главное проверенная практика.
Как можно отстранено изложить историю своего детства, когда половину не помнишь, а за вторую стыдно даже сейчас до алеющих щек, за детскую наивность суждений и глупые решения? Описать, как заходилось сердце от взрывов, как научился спать в окопах, но даже во сне вздрагивал? Да, рутина, но рутина страшная. А как как изложить на бумаге мысли о Риордане? Какими словами? "Первая влюбленность"? "Единственный неизменный постулат"? Врач упорно твердил, что главное говорить о семье, но этих людей Лерой почти не помнил. После войны мать явно дала понять, что не хочет иметь ничего общего с солдатом, поэтому Лер решил, что лучше быть безродным офицером, чем оказаться ободранным до нитки родными.
Все же стоило вернуться к Риордану. Рассказать хотя бы немного о первой встрече, как сердце буквально провалилось в пятки, и лоб под фуражкой покрылся испариной. Казалось, Риордан воплотил в себе идеальный пример солдата армии Его Величества, словно только что сошел с агиток. Гордый разворот плеч, высоко поднятая голова, золотые кудри и завораживающий взгляд темных глаз. Хорошо, что в строю можно не думать, главное стой по стойке смирно и никто ничего не заподозрит. У Риордана был сильный, чуть хрипловатый голос. Лер часто заслушивался звуком, почти пропуская суть приказов мимо ушей. Вообще, удивительно, что в первую же неделю на передовой шальная пуля все-таки не снесла голову Лерою: слишком уж рассеянным был, оставалось только верить в поговорку, что в рубашке родился. Меньше всего вспоминать хотелось именно последнюю засаду, тогда обязательно начинало ныть в грудине, хотя ни одного осколка там уже не осталось... Но раз нужно, значит нужно. Доктору ведь лучше знать.
Их тогда на ногах осталось четверо. Ни о какой прицельной стрельбе с дыркой в легком говорить не приходилось, но отстреливаться в молоко, мешая противнику - еще можно было. Ситуация казалась безысходной, еще пара минут, и их бы просто по земле раскатали. Тогда-то Риордан себя и показал: Высший вампир против людей, даже если последних больше, все равно шансы явно неравны, и не в численности дело. Свои же потом едва не пристрелили от страха. Но командир быстро раздал всем оплеух, и устроил филиал лазарета. Лерой хорошо помнил ту легкость, окутавшую его от осознания, что все же таких идеальных людей не бывает. Хотя кто-то пытался убедить его, что это все от потери крови, не более. Риордан говорил что-то важное, нужное, но вспомнить слова так и не удалось. Почему высший решил отдать свое посмертие простому человеку, с которым был едва знаком, Лер так и не понял. Утро следующего дня встречали уже втроем: тело Риордана закопали под осиной, не из-за суеверий, а потому что это было самое красивое и мощное дерево в округе. О произошедшем между собой не говорили, только несколько раз молча поднимали бокалы в память.
Конец войны Лер встретил в офицерском звании, но в глубоком запасе. Что было несколько удивительно, учитывая почти профессиональные навыки бойца, которые привила ему война. И пусть в обращении с холодным оружием успехов Лер так и не достиг, но в остальном мог похвастаться поистине удивительными достиженимия. Конечно, в контактном бою рассчитывать приходилось на удачу и вампирские силы… В итоге, чем противник дальше, тем увереннее чувствовал себя Лер.
Клан Риордана оказался... своеобразным. Обладающие способностью влиять на чувства людей, многие из них вели себя как настоящие суккубы. После крайне холодного приема в семье, Лер надеялся, что клан встретит его радушнее, но все оказалось пустым.
Семье был нужен уважаемый член общества, усеянный медалями военный, который вскоре женится и остепенится. Медалей у рыжего хватало, остепенится - было почти мечтой, но жена и прогулки в поисках донора сочетались плохо…
А клану нужен был уверенный лидер Риордан, а никак не только пытающийся разобраться со своими новыми способностями желторотый юнец. В итоге, ветеран войны, все еще юный мальчишка, нашел свое место на складах. Там и добывать пропитание своей ночной сущности удавалось, и находить работу на день. А потом среди серых будней появился Ивен. Он совсем не уважительно заявил, что это их территория, и чужакам здесь не рады. А после того как почти неделю Ивен, словно кот, гонял Лероя по всем складам как мышь, предложил ему присоединиться к Стражам. Главным условием было взять под контроль жажду.
Тогда это казалось насмешкой: тот показал в горящем доме выход, но он оказался заколочен. Да, про Стражей говорили, что они и вовсе могут обходиться без крови, но то Стражи, а Лерой был обычным инкубом. Можно конечно кровь не пить, но вести себя как проститутка - было ниже его достоинства. К тому же, если пытаться сдержаться, то выползала и нервная дрожь рук, с дергающимся уголком рта, и возвращался острый зуд запястий, забытый за время войны. Чем реже Лерой пил кровь, тем больше утрачивал связь с действительностью.
Хотя, когда Ивен притащил (по-другому не скажешь) его в клан, то Лер понял - крыша давно уехала, дело не в том, пьет он или не пьет кровь... В кабинете местного лекаря сидел тот самый доктор, который в детстве рассказывал о необходимости покоя и прочая, прочая... Август был спокоен, как и раньше, и вел себя так, словно впервые видел стоящего перед ним. А Лерою нестерпимо, как раньше, хотелось подлезть под руку, получить вкусную конфету и ни о чем не думать. Август тогда помог - подборка зелий позволяла не испытывать жажду месяцами. Лерой получил неожиданную свободу, место работы в архиве, сильный клан за спиной и никаких требований от исполняющего обязанности главы клана. Ивен только усмехался, слушая очередное предложение и говорил, что всему свое время. "Ты должен быть верен крови, которая делает нас сильнее. Пусть она не течет в твоих жилах, но ты почувствуешь ее зов. Придет время, и ты присягнешь истинному Главе, мне же достаточно твоего слова, и работы в архиве."
Это были самые беззаботные дни. А потом Совет подписал приказ на уничтожение Ивена. Этот низший вампир, по их словам, позорил весь вампирский род, по факту же клан стал слишком влиятельным, и Совету Стражи стояли как кость поперек горла. Никого, кто мог бы встать на защиту не было, и Ивена, загнав как зайца, сожгли в кастеле в Люксембурге. Во главе Стражей стало пять Лордов, а Лероя едва не изгнали, но на его сторону внезапно встал Август. Лера оставили в архиве, хоть он и не раз слышал, что столь бесполезное "приобретение" мог сделать только столь же бесполезный "глава". Почему Ивен нигде не оставил заметок о боевом прошлом Лероя - он не говорил. Но это было даже на руку последнему - хотелось покоя. и оставить войну в прошлом. да, Лерой был Высшим вампиром, но убийцей быть больше не хотел, чем дальше смерть, тем лучше.
Август тогда был единственным, кто поддерживал, кто знал обо всем, и с кем не нужно было прикидываться. Он был немногословным, сдержанным, но с ним было уютно, плюс принадлежность клану давала о себе знать. Кто-то нужен был рядом, и тогда Август казался самым логичным выбором. Это гораздо позже стало понятно, что зелье сдерживает жажду, но никак не инстинкты, разбуженные кровью, а спокойный лекарь просто дьявольски ревнив. Потом были интрижки за спиной, ссоры после которых чуть ли не гипс приходилось накладывать, и как итог закономерный, но неожиданный для Лероя, ритуал - он привязал двоих друг к другу, не позволяя даже думать об измене. Август снова был спокоен и добр, а Лер, после трех дней под капельницей, перестал понимать где его желания, а где магия ритуала.
Сейчас, пытаясь вспомнить то время, в голове была гулкая пустота. Одинаковая вереница дней "из-под воды", когда ты всего лишь сторонний наблюдатель собственной жизни. Единственным просветом стал Брут. Ивен оказался как всегда прав - когда пришло время кровь сыграла свою роль. После приказа на уничтожение Ричарда, Брут бросил вызов Лордам, и прикрыть его спину казалось единственно правильным. Тот был назван законным наследником Цезариона, уже после бойни в клане, и Совету пришлось снять все обвинения и признать Брута официально. Тогда будто началось пробуждение. Лерой снова стал ощущать себя личностью, теперь он мог сказать "нет" Августу. С одной стороны, это делало счастливым, с другой - снова вернулась жажда и совсем не крови.
Август сутками пропадал в лаборатории, Лерой пытался восстановить немногие оставшиеся связи клана, а дома его всегда встречал топот Икары. Принял решение оставить жизнь этому созданию Август, но очень быстро все заботы по воспитанию легли на плечи Лера. Он был не против: Икара была для него не существом из пробирки, богомерзким созданием, а просто забитым ребенком. Да, она рычала как зверь, и могла броситься, но всегда улыбалась, когда ей приносили новое пирожное, или вечерами внимательно слушала сказки. У них были абсолютно разные судьбы, но Лерой все равно чувствовал с ней сходство. Поэтому когда Совет только заикнулся об умерщвлении низшего оборотня - послал их с превеликим удовольствием. Икара была не оборотнем и не вампиром. Вряд ли великие мира прошлого стремящиеся к слиянию двух рас представляли, что дитя сего союза навсегда останется ребенком, и хоть и обладало большей силой и регенерацией, уступало обоим прародителям. Икара была разумной, просто не считала нужным говорить с тем, кто не нравится, если его можно просто обшипеть и уйти. Август провел не один опыт, но в итоге все же смог заставить организм ребенка подстраиваться под его возраст, гораздо медленнее чем сверстники, но все же. Теперь Икара взрослела, крайне медленно, но взрослела.
Чем сильнее становились стражи и Брут, тем больше отдалялся Август.
-
-
31.05.2015 в 22:44Жизнь стала налаживаться, главное, чтобы старший брат вовремя успел перехватить занесённую руку отца. (после «налаживаться» точка)
А вообще два замечания всего:
1. Очень много многоточия в начальных абзацах. Некоторые можно заменить просто точками.
2. Проверь еще раз орфографию и пунктуацию в ворде. Кроме того, что мой оффис подчеркнул, я ошибок не заметила.
Ну, а в основном, предложения сформулированы хорошо. Дробить не надо. Мысль изложена четко. Мне понравилось.
-
-
04.06.2015 в 14:59А в целом история читается довольно легко. Персонажу сопереживаешь и хочется узнать, что будет дальше. Так что пиши еще, буду ждать!